Автор проекта «Дау» Илья Хржановский о встрече с Миуччей Прадой, доносах и премьере в разгар пандемии

Я бы сразу отказался.

Почему?

Моя мама училась в университете на филфаке и однажды перед экзаменом однокурсник попросил ее кратенько пересказать ему «Войну и Мир». (Смеется) Я не к тому, что «Дау» по масштабу художественного творения совпадает с романом Толстого, просто наш проект тоже довольно сложный, состоит из очень многих историй и личностей, которые его делали. Поэтому я и позволяю себе нагло называть его «целым миром». С одной стороны, это большая киноистория: несколько фильмов и 16 сериалов. С другой – книга, включающая 47 томов по 500 страниц. А еще – цифровая платформа и более полумиллиона фотографий.

В течение нескольких лет в Харькове была построена декорация московского Института, в котором проводили время не актеры, а настоящие ученые, чекисты, уборщики, партийные деятели, дворники и много кто еще. Все они работают в секретном советском институте, который существовал с 1938-го по 1968 год и занимался проблемами нелинейного представления о мире. Поэтому там можно встретить и религиозных деятелей, и шаманов, и людей искусства – все они проверяли возможности природы и человеческих границ. Параллельно там разворачивается и самая обычная жизнь персонажей, между ними возникают отношения. В Институте были и камеры наблюдения, но в основном все это мы снимали на кинопленку 35 мм и все камеры были видны. Иногда делали долгие паузы, но действие или, как я его называю, «жизнь» непрерывно происходила каждый день.

С чем были связаны эти перерыве в съемке?

Эта жизнь должна была «накопиться». То есть когда Институт только построили, было сложно определить правила для людей, которые оказались в нем первыми. Например, чтобы они перестали проносить с собой мобильные телефоны или полностью переодевались в съемочную одежду, я даже ввел штрафы, аналог $100. Все-таки каждый участник процесса должен был максимально погрузиться в эту атмосферу и относиться ко всему происходящему как к реальности. Это заняло какое-то время. Со временем новые герои оказывались в более естественном для них мире. Например, ты, Даша, пришла бы к нам в роли главного редактора журнала «Работница» или «Крестьянка». Приехала бы делать репортаж об униформе в советском институте или, наоборот, прочитала бы там лекцию о советской моде.

Думаю, мы бы просто выбрали Героиню труда.

Вот видишь, ты уже фантазируешь. Ты бы полностью переоделась, твоя реальная биография перенеслась бы в 1948-ой или 1952 год. И ты бы начала выполнять свою обычную работу: читать лекции, брать интервью, делать доклады или участвовать в каких-то конференциях. Потом тебе бы сделали экскурсию по Институту, ты бы оказалась за столом в одной из квартир ученых или пошла бы с ними в кафе. И так постепенно тебе бы удалось погрузиться в эту жизнь. Еще важный элемент – твой словарь: тебе обязательно выдали бы список слов, которые можно употреблять и которые нельзя.

За это тоже штрафовали?

Да, но это быстро прекратилось, потому что все стали говорить правильно.

Сколько времени обычно занимала адаптация людей?

В самом начале дольше, а потом, когда наш мир уже существовал, люди быстро адаптировались. Потому что человек, не побоюсь этого слова, животное адаптивное, и за несколько часов любая жизнь становится для него реальностью. Хотя были такие, кто пытался бороться, постоянно спрашивал «Ну а где здесь кино? Где режиссер?» Но другие участники, которые снимались там уже долго, никак на это не реагировали. Все зависело, конечно, от человека и от его готовности играть в эту игру.

А были ошибки в кастинге? Например, сначала тебе казалось, что герой полностью готов, а потом приезжали в Институт и ничего не получалось.

Да, конечно. Пробы были примерно такими: сначала делали фото и снимали видео, потом – фото и видео в костюме и гриме. Очень много беседовали, все это записывалось. Дальше смотрели как человек ведет себя в Институте, как реагирует на все во время экскурсии. А потом все развивалось в зависимости от обстоятельств, которые складывались сами собой, и от потребности человека там находиться.

Процесс съемок вы называли «фиксацией», то есть камеры снимали то, что должно случиться само собой. А если этого не происходило?

Было два типа съемок. Связанные с отношениями между героями – мы видели, в какую сторону они развиваются, и примерно понимали, как все будет разворачиваться. И постановочные сцены. Например, эксперименты, которые делала Марина Абрамович – мы знали, чем все завершится, они были как бы запрограммированы. Но, кстати, когда изобретатель и легендарный гипнотизер по имени Виктор Иванович Петрик решил ввести Марину в транс, это была чистая импровизация. До этого она сказала нам, что она не «гипнабельна», а Петрик все равно это сделал. Он тогда вышел в коридор и говорит мне: «Когда товарищ Абрамович подойдет к вам и скажет: "Это самый интересный человек в моей жизни", ничего не отвечайте. Потом она попросит у вас мой телефон – вот он. Пожалуйста, передайте ей его». Так и случилось – она вышла со словами: «He is the most interesting and amazing person in my life».

В «Дау» участвовало множество гостей. Не осталось ли у тебя сожалений о том, что кто-то, кто мог бы украсить проект и как-то интересно повернуть его действие, так и не смог приехать?

Нет, потому как работая над такой историей, ты не можешь оценивать, что было бы хорошо, а что не очень. Она вся состоит из ошибок. Из-за того, что не получались одни вещи, происходили другие. Именно поэтому важнейшим фактором удачи я считаю именно ошибку. Без нее ничего живого получится не может. То есть, конечно, были люди, которые не смогли присоединиться к нам, но было много тех, кого мы не при каком условии не ожидали увидеть, но они прилетели. Ученые Никита Некрасов, Андрей Лосев, Дмитрий Каледин и я уже не говорю про нобелевских лауреатов. Все это были огромные сюрпризы. Один что-то увидел, передал другому, тот – третьему, этот – четвертому.

Так получилось и с Миуччей Прадой?

Да, она дружит с художником Карстеном Хеллером, который был у нас несколько раз и, находясь под сильным впечатлением, все ей рассказал. Дальше на целый день захотела приехать и Миучча. То же самое было с Бобом Уилсоном, Уильямом Дефо, Алексом Путсом, который впоследствии стал моим другом и самым главным советником по выпуску «Дау». Он возглавляет крупнейший культурный центр The Shed в Нью-Йорке на Хадсон Ярдс. Вместе с Абрамович он делал фильм «Жизнь и смерть Марины Абрамович», она как раз вернулась от нас и сказала ему: «Если ты мне веришь, ты должен туда полететь. Объяснить словами не могу, но ты не можешь там не побывать». Алекс все бросил и с тремя пересадками прибыл к нам, вообще не понимая, чего ждать. Он провел на проекте всего день и у нас сразу появилось много общих идей и творческих планов. Как все это можно объяснить?

Вопрос от читателя The Symbol: жалеешь ли о чем-то, что не удалось сделать в рамках проекта?

Да, к сожалению, из-за своей слабости и нерешительности некоторые вещи не дожал. Например, тему секса. Изначально я собирался показать человеческую физиологию как духовную практику, как скрытую ото всех часть мира, но ввиду своей консервативности не смог. Хотя сейчас все пишут про секс в «Дау»... А его там на самом-то деле очень мало. Так же как и истории про духовные практики. Ни «духовки», ни «пирдухи». (Смеется) Это раньше были такие выражения: Михаил Горбачев посмотрел спектакль Ефремова, потом звонит ему и говорит: «Ну, это просто пирдуха!» Тот не понял сначала, а потом дошло: «пир духа».

Почему сейчас вы решили устроить онлайн-премьеру «Дау», а не подождать и сделать то, что мы видели в Париже (впервые проект был представлен с 24 января по 17 февраля 2019 года в театре Шатле, Театре де ля Виль и Центре Помпиду в Париже. – Прим. НВ)?

Потому как то, что я сделал в Париже, во всем мире сотворил пандемия. Долго воюя с парижской мэрией, нам удалось изолировать два театра, попав в которые, человек имел возможность оказаться вынутым из своей повседневной жизни, перенестись в другой мир. Сейчас с нами это же происходит из-за COVID-19. Весь мир изолирован в своих квартирах и домах – большего перформанса на планете не случалось никогда.

Это точно не твой проект? (Смеется)

Он спущен нам откуда-то свыше и точно сильно поменяет людей. И какие тут психологи смогут им помочь? В какие депрессии они будут впадать? Уже сейчас все мы начали себя жалеть, страдать, увидели свои реальные отношения, все то, от чего бежали. Поэтому мне и моему партнеру Сергею Адоньеву показалось, что это лучший момент, чтобы поменять все наши планы относительно показов «Дау» на кинофестивалях. Для того, чтобы люди прямо сейчас могли его увидеть, как-то на него среагировать, чтобы «Дау» стал частью дискурса их жизни.

Негативные реакции тебя как-то задевают?

Я, конечно, в страшном сне не мог представить, что на меня в Украине заведут уголовное дело из-за того, что я во время съемок якобы детей пытал. В этом тоже есть свой сюрреализм, ведь все это заварилось из-за нескольких постов на Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Реально взрослые следователи начали работать, стали объединяться в группы, бороться с нами, воевать, открыто говоря «Мы даже не будем это смотреть». Я оказался еще в одном мире, где ты не понимаешь, что правда, а что нет. Все это сейчас перемешано. Ну и интересно, как люди быстро могут объединяться из-за ненависти. Понятно, что для суда у них ничего нет, понятно, что дело закроют в ближайшие дни или недели, все зависит от чисто технических обстоятельств и от степени активности заказчиков этой кампании. Но сам факт дает много новых тем для еще одного разговора.

Какие у тебя были чувства к тем, кто покидал проект, когда их роль заканчивалась? Не было ощущения, что «мы в ответе за тех, кого приручили»?

Во-первых, я в ответе за всех, с кем работал, а не «приручал». Я вообще не верю в то, что кого-то можно «приручить», это манипуляция. Когда человек говорит «ты за меня отвечаешь, ты меня приручил», обычно это полная х**ня, тем самым он перекидывает ответственность. У нас люди уходили по разным причинам: у кого-то завершались их истории, некоторые были, например, арестованы. Был у нас один сотрудник в газете, он не совсем подходил, это стало понятно в перерыве между съемками. А как в 1952-м убрать человека? Через арест. На него написали донос, чекисты быстро все провернули, его увезли. Он пришел ко мне на студию в кабинет, сел и я ему говорю: «Константин, ну вы же понимаете, в те годы арестовывали самых интересных, прекрасных людей. Это же хорошо». А он: «Да нет, вы не понимаете, я же знаю, кто на меня написал донос. Я же на него первый написал, просто не успел отдать!» (Смеется) Я говорю: «Алло! Вы у меня в кабинете. О чем вы говорите?» Единственное, что он вынес из этого, что донос нужно писать первым. Такого рода вещи меня шокировали.

Расскажи в двух словах о том, как готовили первую встречу со зрителем в Европе.

Она должна была пройти по очереди в Берлине, Париже и Лондоне. И называлась «Свобода, равенство и братство». Берлин был свободой, Париж – равенством и Лондон, соответственно, – братством. В Германии мы должны были в течение одной ночи возвести Берлинскую стену и закрыть девять блоков домов в центре города. Мы это делали с Berliner Festspiele и мэрией Берлина, так как такие больше проекты можно реализовывать только с властью. Там нас поддержал президент Франк-Вальтер Штайнмайер, очень, кстати, образованный человек, который знает, кто такой художник Филонов. Мы с ним минут пять о нем говорили. Но потом оказалось, что городская управа против – такая демократия. Проект был отменен и мы перешли сразу ко второй части «Равенство», которая проходила в двух легендарных театрах Парижа – Театре де ля Вилль и Шатле. Известных нам по Дягилевским сезонам и работам Сары Бернар. Между ними должен был быть построен мост, который из-за желтых жилетов тоже был отменен. Я хотел все перенести, но понял, что нужно открываться. И мы это сделали, правда, в совершенно другом режиме, чем хотели изначально.

То, что тогда происходило в визовых центрах, тоже было частью перформанса?

Да, конечно. Идея была в том, что люди получали не билеты, а визы. Они должны стоять в очереди, писать бессмысленные бумажки, потом опять стоять и ждать. Мне хотелось сразу ввести понятие «очереди». Кстати, благодаря пандемии понятие «очередь» теперь знает весь мир, потому что весь Нью-Йорк стоит в очередях в магазинах.

Да, в тех же визовых центрах был блат. Все как в советские времена!

Конечно, ты могла кого-то знать, кого-то не знать. Дальше ты входила в здание этих театров и единственный ответ, который ты могла получить на любой вопрос от персонала «Не знаю!»

Еще на тебя могли наорать, это было супер.

Как-то резко пообщаться, куда без этого. Но главной их задачей было говорить «Не знаю», не давать никакой информации. Не было известно, какой фильм идет в каком зале, цены в буфете менялись несколько раз в день, то есть водка могла стоить то 2 евро, то 15. Ко мне подходили и возмущались: «Водка стоит 15 евро! Это справедливо?» Я отвечал: «А евро – это справедливо?» Так же картошка с икрой, которая стоила от 5 до 50 евро. (Смеется) Все было всегда в движении, и ты сам должен был открывать себе этот мир, если ты хотел. Ведь можно было сразу развернуться и уйти. Но если ты все-таки решался, в какой-то момент вливался в эту сплошную историю.

Я знаю людей, которые потом жили там неделями, уходили спать только на несколько часов. Это был абсолютно уникальный опыт.

Потому что когда ты создаешь какой-то условный мир, пространство, там дальше образуются свои законы, это не значит, что ты берешь на себя позицию творца, ты просто предлагаешь обстоятельства, а дальше все зависит от участников. Возникает экосистема жизни.

Ты бы мог представить такой проект в Москве?

Я представлял его себе не раз, но это сложная история. Для этого нужно иметь все разрешения, учитывая некий радикализм «Дау». Мы про это думали, но до практической части никогда не доходило. К сожалению, Министерство культуры уже не дало разрешения на показы некоторых наших фильмов и обвинило нас в пропаганде порнографии. Что, разумеется, мы будем оспаривать в суде.

Еще один вопрос от читателей: было ли тебе страшно во время съемок или перед их началом?

Я очень трусливый человек, всего дико боюсь, но эта одна часть меня. Другая часть не имеет страха. Это связано с тем, что я человек не очень умный, но очень интуитивный, то есть многие вещи не додумываю до конца. Потому что, если бы был умный, то никогда не сделал бы наш проект.

Бюджет «Дау» остается загадкой, цифры, которые звучат – одна страшнее другой. Но его уже называют самым дорогим, еще у него самые большие декорации в Европе, еще это самый длительный кинопроект. Какой из этих эпитетов нравится тебе больше остальных?

Мне честно кажется, что через короткое время это все не будет иметь никакого значения. По-настоящему важно только то, что нам удалось создать такую штуку, которая вызывает сильные эмоции и которая вполне возможно в будущем оставит для мира портрет вот этой странной цивилизации, с одной стороны, советской, чудовищной, адской, с другой – очень человечной. Времени, в котором мы живем. Как она будет названа и описана в будущем я не знаю, потому что живу в настоящем.

Насколько сильно ты устал от проекта за эти годы?

У меня никогда не возникает желание что-либо бросить, я все вещи люблю доделывать до конца. Наверное я и есть тот единственный человек, который просто не мог бросить «Дау» и уйти. Но я уже перешел к новой истории, она называется «Бабий Яр» и занимает почти все мое время.