«Самая ужасная штука в мире — жалость»: Анастасия Энгельгардт о том, как один трагический полет поделил жизнь на «до» и «после»
Когда я лежала в больнице, ко мне пришла психолог – попросила нарисовать мою жизнь «до» и «после» случившегося. До аварии у меня было много работы, командировки, амбиции, а «после» я проиллюстрировала группкой счастливых человечков на фоне гор. Психолог посмотрела на картинку, перевела взгляд на меня и с очень вкрадчивой – будто боялась разбить голосом хрустальный бокал – интонацией сказала: «Не хочу вас расстраивать, но вы же осознаете, что ваша жизнь не будет прежней?» Я тогда не поняла, что за этим «не будет прежней» стоит, потому что у меня-то ничего особо не поменялось, если не считать здоровенных фингалов, сломанного носа и конструкции с шестью болтами в позвоночнике. Мы сами решаем, счастливы или нет. Полноценны или несостоятельны. С чем справимся, а перед чем капитулируем. Самая ужасная штука в мире – жалость. Она запускает механизм чудовищной разрушительной силы. Но обо всем по порядку.Было 1 ноября 2016 года. Я праздновала свое 25-летие, и мы с родителями, моим молодым человеком Ваней и слетевшимися из разных концов света друзьями встретились в Сочи. Ваня нарядился в костюм Аладдина – моего любимого сказочного персонажа. Мы весь день дурачились, пили шампанское, катались по трассе «Формулы-1», а кульминацией программы должен был стать подарок родителей – 30-минутный экскурсионный полет над Олимпийским парком и Красной Поляной на «Еврокоптере». Собственно, кульминацией он и стал. Только совсем не в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово.
С каждым, кто оказался в том адском вертолете, связана отдельная история. К примеру, Сашу я знала со школьного детства. В пятом классе он даже пытался за мной ухаживать, а потом мы стали не разлей вода. После учебы в Англии Саша сделал головокружительную карьеру: работал в крупной международной компании, перебрался в Гонконг. Все эти годы между нами тянулись невидимые нити. Я знала, что всегда могу позвонить и, несмотря на тысячи километров, вообразить нас сидящими у Москвы-реки, распивающими вино и болтающими обо всем на свете. Саша был ужасно занят, но ради моего праздника отпросился у начальства и примчался на три дня. Кроме него в вертолете была Маша – моя институтская подруга, совершенно героическая. За пару лет до аварии она победила рак и стала лучшей версией самой себя: после курса химиотерапии отпустила длиннющие волосы, пробежала марафон, заняла высокую должность. Когда у меня что-то шло не так, я просто смотрела на Машу. Там, в Сочи, у них с Сашей начали завязываться отношения. Это было такое неуловимое ощущение – еще далекое от вербальности, но уже электризовавшее воздух. Иногда я думаю, что Маша с Сашей были созданы друг для друга. Возможно, сейчас они бегают на свидания, держатся за руки и улыбаются, сидя на облаке. По крайней мере мне бы этого очень хотелось.
Перед лицом опасности человек прокручивает собственную жизнь в сумасшедшем рапиде. Но это в кино, а в реальности в день твоей предполагаемой смерти ничего странного не произойдет. В окно не постучится одноглазый голубь, чтобы подать тайный знак. Скорее всего ты даже не успеешь хоть что-то понять. Видя приближающуюся крышу дома, в которую метил наш вертолет, я не вспоминала свой первый поцелуй или запах травы после дождя. Думала только о том, что нужно держаться, – и что есть силы вцепилась в ремни безопасности. Очнулась посреди обломков на земле. Сквозь гул в голове расслышала крик Вани: «Настя, я тебя люблю!» Уже потом я узнала, что после этих слов он потерял сознание, а оказавшись в больнице, впал в кому. Узнала, что Маша скончалась на месте, а Саша умер в реанимации. В больнице мне рассказали и про третьего выжившего пассажира – мою подругу Аню. Она лежала в том же блоке, что и я, но, к счастью, отделалась легкими увечьями. У меня же из-за удара о землю были сломаны девять ребер и позвоночник. Ваня тоже сломал позвоночник, двумя сантиметрами выше, чем я. Казалось бы, что такое плюс-минус два сантиметра, но в моем случае они означали возможность ходить, а в Ванином – инвалидное кресло. Такая вот простая математика.
Мне сделали две операции и подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Забавно, что вся техника, которую использовали боровшиеся за мою жизнь врачи, была мне как родная. Я тогда работала в компании, занимавшейся оснащением клиник по всей стране. Лично контролировала поставку этих штуковин в сочинскую городскую больницу No 4, где впоследствии сама и оказалась. Вот уж ирония судьбы! На четвертый день ко мне пришел нейрохирург и попросил встать. Голова страшно кружилась, меня тошнило, и два шага по комнате казались космической дистанцией. Когда врач вместе с моей мамой вышел из палаты, оба сползли по стенке и разрыдались. Не потому, что я растрогала их своими ватными шагами, – нет. Просто они до последнего не знали, есть ли у меня тромбы. Проверить это можно было только опытным путем. Если бы обнаружился хоть один, я умерла бы в ту же секунду, когда опустилась на ноги, – прямо в мамином присутствии. Даже думать не хочу, что она тогда чувствовала. Когда вертолет упал, моим родителям вообще сказали, что я погибла. Перепутали меня с Машей. Пока я лежала в отделении нейрохирургии, отправляла Ване смс. Каждый день желала доброго утра и спокойной ночи. Никто не знал, выйдет ли он из комы и какая жизнь его после этого ждет. Но я почему-то не сомневалась, что все наладится. Моя уверенность пошатнулась лишь раз – и тогда я разозлилась и написала: «Слушай, ну ты достал уже! Сколько можно там лежать?! А ну вставай сейчас же! Дома куча дел!» И на следующий день Ваня вышел из комы. А спустя еще какое-то время раздался звонок: «Алло, это капушонок?» – так он меня и сейчас называет. Услышав его голос, я чуть не упала в обморок, а папе, стоявшему рядом, оставалось лишь наблюдать, как я – вся на адреналине и в слезах – сиганула на своих сломанных костях в гору. Меня будто подключили к невидимому аккумулятору.
С тех пор прошло два года. Мы с Ваней живем полноценной жизнью: много работаем, много общаемся, ездим в гости к друзьям. Ваня передвигается на коляске, но сил и энергии у него столько, что грех жаловаться. После катастрофы у нас обоих словно открылся неведомый раньше резерв. Долго думали, куда его направить, и решили поддерживать молодых врачей. Есть такой благотворительный фонд «Во благо», который сотрудничает с Фондом профилактики рака Ильи Фоминцева, а тот в свою очередь работает с НМИЦ онкологии им Н. Н. Петрова в Санкт-Петербурге. При НМИЦ есть Высшая школа онкологии – сильнейшая ординатура в стране. У многих талантливых врачей нет возможности ее окончить – образование стоит больших денег. Вот мы и пытаемся находить нужные суммы. Для этого придумали интеллектуальный клуб – проводим светские вечера с лекциями о моде, искусстве и современной культуре. К примеру, 26 сентября у нас выступит Андрей Аболенкин, а потом стартует благотворительный аукцион – и все это в бутике Burberry. В октябре готовим совместный проект с Женей Линович и лекцию о современном балете. Вы спросите, почему мы решили помогать врачам, а не сиротам или пенсионерам. Ну, во-первых, у нас уже существуют прекрасные фонды, которые работают и с теми и с другими, располагая для этого куда более впечатляющими бюджетами. У нас пока ресурсы маленькие, а помощь – штучная. Но мы очень стараемся. Во-вторых, и я, и Ваня на собственном опыте знаем, что такое найти специалиста, который не только вытащит тебя с того света, но и поможет поверить в себя. Нам с такими очень повезло, и хочется, чтобы не только нам.
Возможно,читая этот текст, вы ищете какой-то подвох.Мол, о твсех этих разговоров про гармоничную жизнь веет самообманом: неужели не возникло на фоне трагедии ни одной серьезной психологической проблемы? Возникли, конечно. Во-первых, тяжело было слышать от разных людей: «Насть, ты такая молодая и красивая. Как ты себе представляешь ваше с Ваней будущее?» А я его легко представляю. И, по-честному, не вижу никакого противоречия между собственной молодостью и Ваниной неспособностью ходить. Посмотрите на Ксению Безуглову, «Мисс мира-2013» среди девушек на инвалидных колясках. Да она же просто вандер вумен! При виде Вани у вас тоже не возникнет мысли, что с ним что-то не так. Мы с ним, как герои фильма «1+1», неис- правимые оптимисты. Особенно любим черный юмор из серии «нет ножек – нет мультиков». Вчера Ваня встречал меня в аэропорту в 12 часов ночи – приехал на машине, привез гигантский арбуз. В общем, мы правда не нуждаемся ни в сочувствии, ни в помощи. Сами готовы помогать кому угодно.
Что касается меня, то после аварии во мне проснулась какая-то дурацкая нетерпимость. Когда я открывала фейсбук (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) и видела посты в духе «Ужасная пробка, стою второй час» или слышала разговор незнакомых девушек с формулировками типа «У меня трагедия! Помнишь то платье? У них нет моего размера», с трудом сдерживалась, чтобы не сказать какую- нибудь гадость. Хотелось прокричать всем этим людям: «Слушайте, вы вообще знаете, что такое трагедия? Что такое "ужасно", "плохо" и "просто кошмар"?» Но со временем во мне что-то переключилось и я успокоилась. И хотя sold out в бутике с платьем мечты по- прежнему не кажется мне трагедией, я хочу, чтобы у тех, для кого по-другому, ничего не менялось. Пускай это будут самые страшные, самые неразрешимые проблемы в их жизни.
Записала МАРИЯ БЕЛОКОВЫЛЬСКАЯ
Фото: НАТАЛИЯ КОГАН
Стиль: АНГЕЛИНА БЕЛОКОНЬ
Макияж и прически: Тима Лео@THEAGENT; Ассистент стилиста: Полина Марьянкина; Ассистент фотографа: Антон Гребенцов@BOLD_MOSCOW; Продюсер: Ксения Степина